Убить некроманта - Страница 73

А Роджер кивал, улыбался — и думал кое о чем таком, что дамам вовсе не нужно было знать. Во-первых, он надеялся жениться на Розамунде, когда та овдовеет. Вообще-то вдовствующие королевы не выходят замуж вторично, но ведь можно сделать единственное исключение из правил ради доблестнейшего рыцаря, который спас королевство от безбожника и тирана.

А с восхитительным ребенком, драгоценным Людвигом, полностью доверяющим господину Роджеру, верному другу маменьки, вполне может что-нибудь случиться. Холера или оспа. Или родимчик. Или с коня случайно свалится. И на престол взойдет второе дитя Розамунды. То самое, что сейчас у нее внутри. И будет называть Роджера батюшкой. Так скот рассуждал.

А может, тронутые прекрасной любовью благородного рыцаря и прекрасной дамы, плебеи еще будут орать на городских площадях «Корону — Роджеру!».

Он раньше, как поется в балладах, был простым пажом, женившись, стал он королем. Бывали же такие случаи в мировой истории…

Не парочка, а воплощенная пастораль. Они так трогательно обсуждали судьбу Междугорья, эти голубки. Насчет — вернуть вассалам короны прежние свободы, увеличить налоги, поразить всех роскошью двора и ошеломить размахом развлечений столичной знати. Скучали в глуши, бедняжки. И кстати, насчет развлечений: Розамунда, которую предельно оскорбляла моя связь с Марианной, настаивала на том, чтобы отдать Марианну солдатам, а ее ублюдка утопить. И желала присутствовать. Роджер, соглашаясь, конечно, со своей пассией, имел больше зубов на Питера, который как-то раз в толпе вельмож громко осведомился, почему от всех дворян воняет псиной только после охоты, а от Роджера постоянно. Так что он желал видеть Питера на колу. И Розамунда, разумеется, тоже не возражала.

Если что и рассеивало этот розовый туман прекрасных мечтаний, так это живой некромант, будь он неладен. Чтобы как-то разрешить этот вопрос, Роджер потихоньку готовил своих баронов к бою. Или к бунту. Но не идиот же он был, чтобы особенно надеяться на успех боевых действий, поэтому привлек к делу Святой Орден. Умник разослал гонцов во все монастыри и в конце концов откопал где-то старца святой жизни, знающего древние молитвы, по идее использующиеся против вставших из земли.

И вот теперь этот старец ехал к нему в замок — вернее, в замок Розамунды, в Скальный Приют, находящийся в близком соседстве с землями Роджера. Роджер, добрый сосед, теперь жил там, не выезжая, сволочь, — и, по моим данным, монах уже находился в паре дней пути от цели путешествия, не более.

Не то чтобы я очень уж верил в могущество Святого Ордена, но в свое время они попортили мне немало проклятой крови, поэтому я решил перехватить святого человека по дороге.

Убить монаха или попытаться с ним поговорить и уломать вернуться обратно в свою келью — я еще не знал. Для меня было очевидно только, что к Роджеру старика пустить нельзя. Я задержал отъезд лишь до сумерек — чтобы перекинуться через зеркало парой слов с Оскаром. Мне очень хотелось его видеть: поблагодарить за заботу о здоровье королевы.

Мне иногда ужасно хотелось видеть Оскара. Его присутствие обычно меня успокаивало.

Но не в тот вечер…

Большое зеркало для вампира — вроде широко распахнутой двери, особенно если его ждут с другой стороны стекла. Оскар вошел в будуар купчихи с непередаваемым выражением иронического восхищения. Прах могильный — змеем был, змеем и остался.

— Вы удивительно хорошо устроены, ваше прекраснейшее величество, — произнес, скользя надменным взглядом по сожженному полу и разворошенной постели. — Ваш нижайший слуга искренне рад, что вы, мой дорогой государь, проводите ночь в уютной комнате с чистым… прошу прощения, прежде чистым бельем на кровати. И я просто счастлив, что вижу вас.

— Последняя фраза означает, что у вас есть дело? — спрашиваю.

— Последняя фраза, как вы изящнейше выразились, мой красноречивый государь, означает, что, к моему глубокому прискорбию, я действительно вынужден сообщить вам о деле, к тому же — о деле важном.

Мне не понравилось, как он это сказал.

— К прискорбию? — я ему подал руку и кивнул на стул. Оскар коснулся устами рубца на моем запястье — и вкус его Силы мне тоже очень не понравился. Мой милый вампир мог сколько угодно корчить безразличную и ироническую мину — внутри он был напряжен и взволнован, а в мире подлунном существует в высшей степени немного вещей, способных взволновать Оскара. Но подгонять его бесполезно — сам скажет.

Оскар сел и начал тоном менестреля, декламирующего древнюю легенду:

— Прошедшей ночью вы, мой дорогой государь, приказали призракам сообщать Бернарду о любых словах, сказанных герцогом Роджером кому бы то ни было, не так ли? Ваш приказ был, разумеется, принят к сведению, тем более что вы назначили награду за сообщения особенно важные. Похоже, дух по имени Люк эту награду заслужил. Бернард сообщил об этом мне нынче, как только я покинул гроб, — и мы вдвоем гадали, как бы поставить в известность ваше прекрасное величество. Но, я вижу, вы беседовали с Теми Самыми…

— Это было в три часа пополудни, — говорю. Оскар поклонился.

— Что, бесспорно, делает честь вашему уникальному профессионализму… Но, если мне будет позволено…

— Оскар, — срываюсь, — да не тяните вы, Господа ради!

— Вам сообщили о намерениях Роджера относительно вашей метрессы, государь? Если я не ошибаюсь и если не ошибается Люк, этот предательский ход пришел в его преступную голову лишь этим вечером, час или полтора назад…

— Те Самые, — говорю, — не предсказывают будущее. Да я их и не спрашивал. Представляю: ну, жечь, вешать, в монастырь — что еще нового может быть? Не важно.