Демон ухмыльнулся, и капля огня сползла из уголка стальных губ.
— Щедро.
— Знаю, — говорю. — К делу.
Он не стал рассказывать. Я просто узнал. Знание сошло, как озарение: я видел их изнутри. Обоих. Во всей красе. Меня шатнуло. Пришлось до крови закусить губу, чтобы не блевануть прямо на пентаграмму. А демон рассмеялся — ледяным ветром по голым нитям нервов.
Я дал ему выпить крови — от боли стало полегче. И закрыл выход прежде, чем он сделал глоток. Ад провалился вниз, остался только душный красноватый дым, смешанный с запахом серы и тления. И солнечный свет за окнами из мелких прозрачных стекляшек показался серым.
Как аккуратно сработано! Ни одно стекло не вылетело. И торговаться Те Самые не пытались. И лишку им будет не взять. Молодец, некромант! И тут я вспомнил о Питере.
Я сел на кровать рядом с ним, обнял и прижал к себе. Питер очень мне помог, точно знаю: страх присутствующего смертного — шикарная взятка. Отчасти именно Питер — причина такой аккуратной работы. Но…
Я же чувствовал, сколько с него слизнули за это. В его челке появилась совершенно седая прядь, а руки на ощупь казались просто ледяными. И при этом он не пытался отстраниться.
— Я подарю тебе провинцию, — говорю. — Ты отлично держался. Я тебя все-таки сделаю герцогом, мальчик.
Питер поднял голову — я увидел, что лицо у него уже спокойное, как всегда. И даже с тенью улыбочки. Мой милый лис.
— Да мне это не важно, государь, — говорит. — Ей-богу, не важно. И я не за это — какой я там герцог! Видите ли, государь, в чем дело… Сам-то я, положим… ну, вы знаете, что я такое, — но зато я состою при самом крутом государе на свете. И плевать я хотел на всякие должности… Правда.
Ах ты, бродяга! Мне слишком приятно это слышать — так что лучше бы ты молчал. Но если уж ты проболтался — дай тебе Господь, по крайней мере…
Нарцисс так ярко вспомнился, что четки чуть запястье не обожгли. Пусть уж лучше стрела. Быстро. Чтобы понять не успел.
Демон разрази, какое близилось время… Ох, и время…
Поразительно, но хозяева принялись в дверь колотить — к их чести, не в тот момент, когда я был занят, а позже, когда все уже стихло. Ох уж этот плебс, да еще и частный дом. Смелые — не ожидал… Надо было оставить еще пару скелетов снаружи. Но я все-таки кивнул гвардейцу, чтоб он их впустил, — смелость должна вознаграждаться.
Ну да! Когда дверь открылась, купец на меня смотрел такими глазами — чудо. Сейчас бы его никто не заподозрил в чрезмерной отваге. Будь у меня придворный художник и рисуй этот художник сцены из древних мифов — я бы ему посоветовал использовать этот типаж в качестве натуры. Для картины, например, где правитель Заокраинного Юга входит к своей жене, а у нее из живота на его глазах вырастает дерево, увитое змеями.
Даже не знаю, что его сильнее ткнуло — обгорелая звезда на полу, скелеты с поднятыми забралами у дверей, смятая постель, которую я закапал кровью из своей руки, дым коромыслом или Питер в распахнутой рубахе. Или — все разом. По-моему, дурачина решил, что я собираюсь принести Питера в жертву нехорошим силам — прямо в гнездышке его супруги.
Ну не забавно ли?
— Почтенный, — говорю, — успокойтесь. Я заплачу за разгром — и все дела. Мои обычные дела.
У него щеки тряслись, как застывший вишневый мусс. И руки — немного не в такт.
— Об-бычные?
Я отстегнул от пояса кошелек и бросил ему.
— Обычные, — говорю. — Ваш король — некромант, вы же знаете. Оставьте меня одного до заката — и ровно никаких неприятностей у вас не будет.
Купец закивал, и все остальные закивали, как болванчики. Я понял, что они и так уже сильно пожалели, что прибежали на шум. Да они не меня, а за меня испугались. Чудесные люди!
— Все хорошо, — говорю. — Идите, идите.
Они ушли с явным облегчением. А я взял Питера в охапку и принялся обдумывать полученные от демона сведения. Они на удивление соответствовали моим худшим опасениям.
Роджер имел в виду не только мою жену. Он имел в виду и мою корону. Он думал об этом уже довольно долго — с тех пор как Розамунда стала принимать мужа своей фрейлины при дворе и посмотрела на него не так холодно, как полагалось бы замужней женщине.
Нет, она долго ломалась — не стоит думать о моей девке совсем уж дурно. Но ее жеребец нашел такие аргументы в пользу измены, что нежное сердце Розамунды не выдержало. В ее гостиной говорилось о моих мертвецах, моих женщинах, моих любовниках и моей врожденной порочности. И — как последний довод — что я разбил бедняжке сердце, искалечил ей жизнь и обесчестил Междугорье своим правлением, убив всех своих родственников по мужской линии — и ее обожаемого Людвига в том числе.
Зачем хранить верность чудовищу? И что такое по сравнению с моими неисчислимыми грехами потеря женской чести? Пустяк, действительно.
К тому же ее свекровь, моя матушка, вдовствующая королева, знала об этой славной истории — разве не весело? И она тоже приняла эти аргументы — мама с давних времен так замечательно ко мне относилась, что прокляла бы собственное лоно, если бы я был ее единственным сыном. А Розамунда и Роджер поставили ее в известность, что после моей смерти на престол взойдет ее несравненный внучек Людвиг — ведь верный рыцарь королевы, который все это организует, претендует лишь на регентство до совершеннолетия юного владыки.
Матушке это душу грело. Людвиг ведь так похож на своего дядюшку, ее любимого покойного сынка. О, обнять и плакать!
Розамунда, разумеется, восхищалась таким чудесным и благородным планом еще непосредственнее, чем ее свекровь. Розамунда жалела только, что Роджер не король. Это все-таки царапало ее по душе — мезальянс, как ни крути. Не ровня ей любовничек. Но ради романтической страсти она изо всех сил старалась об этом не вспоминать.