Убить некроманта - Страница 54

Магдала.

В какой-то степени — Оскар. Он — Князь Сумерек, его титул высок, кровь достаточно чиста, а услуги наставника неоценимы. В какой-то степени — в гораздо меньшей степени — его младшие, существа, полные свободы и Сумерек, хотя и они смотрят на меня снизу вверх. Но больше, даже отчасти — никто. Фамильярность мне по-прежнему претила. Мне казались смешными или противными разбитные южане, в обнимку жрущие вино и делящие гулящих девок на двоих. Я чувствовал наивную ложь в этих отношениях.

Из-за герцога Карла я задался странным вопросом. Возможна ли вообще эта «святая дружба» без лжи? Могут ли мужчины чувствовать к кому-то влечение без любви и без нужды, да еще и как к равному себе? И могут ли быть равны двое — не выясняя, кто из них выше? И зачем оно нужно, это влечение?

Я этого так и не понял. И герцог Карл уж конечно не стал моим другом. И все эти натужные попытки доставить удовольствие моему августейшему телу изрядно меня утомили.

Хотя грех жаловаться — все равно хорошее выдалось лето. В столицу я собрался только к октябрю, когда в провинциях все пришло в порядок.

Меня провожали как-то даже и грустно…

Помнится, день, когда я вернулся в столицу, задался блестящий и хрустящий, как золотая парча.

С утра чуточку подморозило; деревья стояли рыжие, а солнце — розовое. Дорога показалась мне сущим наслаждением… А столица была такая же, как всегда.

На меня глазели. Кошмарные слухи за полгода дошли и сюда. Плебс, похоже, просто сил не имел отказаться глазеть на своего государя, уничтожающего одним своим желанием население целых городов. Страшно, конечно, — но ведь война, все такое, да и город был чужой: с испуганным уважением меня рассматривали. Чепчиков в воздух не бросали, но и не свистели вдогонку. Из чего я заключил, что урожай этого лета и поставки с юга несколько сгладили воспоминания мужиков о прошлогодней голодухе. Хорошо.

Во дворце с ног сбивались, готовя встречу. Желали, похоже, организовать мне такой уютный прием, чтобы у меня не возникло желания задавать неприятные вопросы. Ну-ну.

Приемная и церемониальный зал были полным-полнешеньки — все столичные бездельники явились уверять в почтении и преданности. И у всех рожи напряженные и перепуганные. Государь вернулся с войны! Теперь начнет наводить дома порядок.

Я выслушал тех, кому не терпелось говорить. Вернее, не мешал им болтать языком, не слушая эту чушь, осматривался, проверял, не изменилось ли что-нибудь в столичном дворце за время моего отсутствия.

На первый взгляд все было в порядке. Виверна благоденствовала, хотя ее уже давно и не спускали с цепи. Я подумал, что не помешало бы Лапочке размять крылышки. Бернард на обеде стоял за моим креслом — никто его не видел, но я отлично ощущал его присутствие. Изложил мне свежие столичные новости: как аккуратно воровали, чтоб я не догадался, как десять раз перепроверяли отчеты и как писались от ужаса, читая письма маршала о моих военных успехах. Все примерно так, как я себе и представлял.

Вечером я зашел к своей девке. Боже ты мой…

Я Марианну не узнал. Толстенная бабища, поперек себя шире: декольте размером с кресло, на нем лежит третий подбородок — и все это затянуто в корсет, если можно назвать корсетом лошадиную попону со шнуровкой. Физиономия у нее теперь стала, как сдобная булка, глаза замаслились, а вид невероятно самодовольный. И она жевала пирожное с вишней — с подноса, на котором лежало еще штук десять таких.

Разве что волосы у нее выглядели по-прежнему прекрасно. Даже лучше, чем раньше.

На меня она посмотрела сочувственно — легко догадаться почему. По сравнению с ней я выглядел тощим и бледным. И вообще — мелким.

Она сказала: «Здравствуйте, государь-батюшка!», облизала пальцы и начала вставать — кряхтя. А я сказал:

— Сиди, сиди, девочка, — и погладил ее по чудесным косам. Вроде милых нежностей — а на самом деле перепугался, что она решит целоваться-обниматься.

Нехорошо, когда тебя тошнит в присутствии матери твоего ребенка. Мне еще повезло, что Марианна не слишком-то любила лапаться. Так что мы сразу перешли к официальной части.

Марианна мне все очень обстоятельно выложила: как кормили, как поили, как слушались, как родила и какой младенчик здоровенький. А Тодд де — это не ее идея. Канцлера.

Ну, погоди, думаю, сморчок. Вот напрошусь в крестные к твоей дочери — и назову твоего внука, например, Хоздазатом. Посмотрим, что ты тогда скажешь.

Хотя какая разница, в сущности? Мое собственное имя тоже не малиновый сироп.

Жена Жака притащила младенчика. И я растерялся. Марианна с чучельниковой бабой, похоже, тоже. Им ведь полагалось бы говорить, согласно святой традиции: «Он так похож на вас, государь», но они решительно не знали, польстит мне подобное заявление или я взбешусь в ответ.

Безотносительно к внешности ребенка.

А я растерялся, потому что решительно не знал, как ко всему этому относиться. Я видел в своей жизни слишком мало детей. Я просто не знал, что с ним делать. И вдобавок младенчик оказался гораздо меньше, чем я ожидал. Меня просто поразила его крохотность. Неужели все взрослые сволочи вырастают вот из таких головенок с белесыми хохолками и ладошек размером с цветок шиповника? Немыслимо…

Нет, он был на меня не похож. Вряд ли я когда-нибудь выглядел такой мягонькой розовой куклой. И ни тени Дара я не учуял в этом существе. Что же в нем мое?

Но его круглые глазенки не показались мне совсем бессмысленными. Он меня разглядывал. Внимательно. Без малейшего признака страха. Не знаю, думают ли младенцы менее полугода от роду, но это было похоже на раздумье. Этакая уморительная серьезность. Но он ничего не говорил — или когда они начинают говорить? Вероятно, он еще слишком мал…